В открытом море

Материалы о воде / В открытом море

Страница 12

Но тут Виктор Михайлович заметил, что Сенин левый глаз закрыла фиолетовая опухоль, а рассеченная нижняя губа угрожала превратиться в подушку.

– Н-н-да! Кажется, того… немножко пересолил, – сочувственно сказал старик. – Но это пройдет. Я дам вам такую примочку, что вы завтра же сможете фотографироваться. Сам ее с водкой на морских травах настаивал.

Он вытащил из буфета бутылку с зеленоватой жидкостью и сунул ее в карман Чижееву.

– На ночь компрессы делайте. А на занятия во вторник в шесть часов прошу.

В прихожую Сеню провожала девушка. У дверей она ему шепнула:

– Не обижайтесь на отца. Он добрый, только, понимаете, немного неуравновешенный. Обязательно приходите к нам. Будем считать, что мы с вами познакомились. Меня зовут Ниной.

«Вот и познакомился! – спускаясь по лестнице, издевался над собой Сеня. – Завтра можешь фотографироваться и карточку сдать в музей здравоохранения».

Домой он сразу не пошел, чтобы не показываться Восьмеркину в таком виде, а пробродил по темным переулкам допоздна. Только в полночь он на цыпочках пробрался в свою комнату, положил на лицо компресс с примочкой и лег.

Утром, чуть свет к нему зашел Восьмеркин.

Чижеев притворился спящим. Восьмеркин сел на краешек постели и начал тормошить его.

– Проснись, Сеня, пора!

– Отстань, я спать хочу, – Чижеев натянул на голову одеяло.

Но Восьмеркину не терпелось узнать подробности прошедшего дня.

– Сеня, а Сеня… С девушкой-то познакомился?

Приятель был назойлив, и Сеня, вскипев, откинул одеяло и повернулся к нему лицом.

– Познакомился. Что еще! Не мешай спать.

– Познакомился, значит? – злорадствуя, переспросил Восьмеркин. – А за что же она тебя так разукрасила?

– Это когда я по лестнице, – залепетал Чижеев несвязно. – Ногой за щетку… о косяк двери ударился и…

– И с полки корзина с кулаками свалилась, – договорил за него Восьмеркин. – Все ясно, Сеня. Что-то врать ты стал, и водкой от тебя разит. Буянил где-нибудь?

Восьмеркин нашел бутылку с примочкой, понюхал ее и не на шутку обозлился.

– Ну что ж, гуляй да пьянствуй! А я дружбу с тобой кончил.

Степан даже не пожелал слушать оправданий друга. Толкнув ногой дверь, он выбежал на площадку лестницы.

– Ну и шут с тобой! – крикнул вдогонку Сеня. – Не очень-то я плакать буду.

Этим дело не кончилось. На судостроительной верфи тоже заподозрили Чижеева в дебоширстве.

– На вид тихий да маленький, а какой драчливый! – удивлялись товарищи.

И стоило Сене намекнуть на занятия боксом, как его подняли на смех. Все почему-то считали, что боксерами могут быть только верзилы с бычьими шеями и квадратными подбородками.

Затянувшаяся ссора с Восьмеркиным заставила Сеню все вечера проводить у тренера, чему тот был очень рад. Ученик оказался, на удивление, способным. Он с первого показа перенимал приемы и с такой ловкостью постигал тайны кулачного боя, что Виктору Михайловичу, или Тремихачу, как его сокращенно называли боксеры, стало не под силу тягаться с «мухой».

Тренеру пришлось на тренировках выставлять против Чижеева молодых «петушков». Но и их Сеня выматывал невообразимым темпом боя. Сердце у него работало, как мотор: не выдыхаясь, он мог молотить кулаками чуть ли не с быстротой пневматического молотка.

Видя, что «мухой» можно будет щегольнуть на соревнованиях, Тремихач ускоренными темпами тайно готовил Чижеева к решающему дню.

От частых товарищеских боев на ринге синяки почти не сходили с Сениного лица. И это не на шутку обеспокоило комсомольскую организацию. Секретарь комитета вызвал к себе Восьмеркина и спросил: