В открытом море

Материалы о воде / В открытом море

Страница 77

Ворбс с легкостью, не свойственной его весу, перемахнул через канаты. Он качнулся на ринге, разминаясь и перебирая ногами, как застоявшийся скакун, начал растирать подошвами мягких ботинок крошки канифоли, услужливо подсунутые на фанерном листе секундантами.

Восьмеркин только здесь понял, что готовилось ему.

«Ну, погоди ж, лопоносый! – едва сдерживая нараставшую злобу, думал он. – Забаву для своих устроили. Хотите, чтобы русские проклинали, а эти радовались? Не буду надевать перчатки, а голыми руками схвачу и придушу этого гада. Нет, не позволят, – одумался он. – Много их. В двадцать рук схватят. И от боя не откажешься: трусом объявят, весь флот опозорю».

Ворбс, разминая кожу новых коричневых перчаток, с таким гулом хлопнул кулак о кулак, что кто-то с подхалимской визгливостью хихикнул, и один из гитлеровцев серьезным тоном пояснил:

– Вилли чистит ноготки!

Зал поддержал остряка раскатистым смехом.

Восьмеркин еще больше нахмурился и так стиснул зубы, что скулы его обострились. Он был одинок среди гогочущего стада мучителей.

– Куражится, – с ненавистью глядя на кокетничающего своими мускулами Ворбса, бормотал про себя Восьмеркин. – Старый фокус! Меня не запугаешь.

Когда вышел на ринг судья, один из весельчаков, сидевших в первых рядах, заметил:

– А где же секунданты русского? Куда они попрятались? Нельзя же конвоирам… Они пугают Вилли.

И снова грохнул смех.

Судья, видя, что шутки развеселившегося зала начальством принимаются с благосклонной улыбкой, состроил серьезную физиономию и, сперва по-немецки, а потом на ломано-русском языке осведомился: не желает ли кто из крымчан, присутствующих в зале, быть секундантом у соотечественника?

В зале поняли тонкую игру судьи и, хихикая, стали оборачиваться в сторону гостей. Там среди приглашенных сидели два бородатых татарина и русский начальник полицаев. Гости растерянно приподнялись, не понимая, надо ли выполнять волю хозяев или протестующе замахать руками?

И вот в это время в дальнем конце зала раздался громкий и ясный девичий голос:

– Я буду секундантом!

Сотни голов повернулись в сторону голоса: кто осмелился? кто такая?

Находчивый судья сделал широкий пригласительный жест:

– Пожалюста, мадам!

Его никто не мог обвинить в несоблюдении правил международных матчей. Ситуация становилась все более комичной.

В толпе стоящих за стульями солдат началось движение. Они пропускали еще не видимую из-за спин и голов девушку. Но вот она пробилась к проходу, и все увидели худенькую уборщицу – русскую «чумичку». Ну как здесь не рассмеяться?

Смех, – вернее, утробный гогот, перекатывавшийся по рядам, сопровождал девушку до самой сцены. Но она не обращала внимания на издевательства. Смело она поднялась к рингу и с бледным, решительным лицом, как бы делая вызов всему залу, стала рядом с моряком.

Часы показывали восемь пятнадцать.

Восьмеркин недоумевал: «Нина! Откуда она? Почему вышла?» Почти не шевеля губами, он сердито шепнул ей:

– Зачем ты? Сейчас же уходи.

Ворбс поморщился: судья переиграл – серьезное дело принимало оттенок клоунады. Он уже хотел было мигнуть конвоирам, чтобы те убрали безрассудную «чумичку», но, видя недовольство русского, передумал: «Пусть постоит эта дура, она, кажется, не очень благоприятно влияет на психику матроса».

Нина сбросила с себя мешковатый коричневый халат и сняла платок. Светловолосая, в жакетке и короткой юбке, она как бы стала стройнее и не походила больше на «чумичку». Решительным движением девушка оторвала две широких ленты от платка, умело перебинтовала ими пальцы боксера и, натянув на его руки перчатки, с такой искусной быстротой завязала шнуровку, точно всю жизнь занималась этим.